Несколько эпизодов из жизни людей и демонов - Оксана Станишевская

Не могу побороть в себе уважения к профессионализму, даже если это профессионализм конкурента и соперника.

Раздаются первые звуки хора. Поют мужчины, довольно стройно, хотя и монотонно. Настраиваюсь на полчаса унылого безделья. В конце концов, я ведь собиралась продумать текст докладной Бахамуту…

Внезапно картинка перед глазами резко меняется: это Мария вскинула голову. Молодец, девочка: пора позаботиться о ближнем, то есть обо мне (ибо кто может быть ближе человеку, чем существо, гнездящееся в его собственных мозгах?). Покажите мне шоу. Дайте жару!…

…Весь окружающий мир в единый миг перестал для меня существовать. Так просто: рассыпался разноцветной шелухой и канул в небытие. Потому что стал не нужен.

Явился ОН. Откуда ОН взялся? Вспыхнул, подобно сверхновой звезде, во мраке моего прежнего бытия? Спустился с Небес? Нет, конечно, он был всего лишь человек, и вышел из ризницы, как и положено по регламенту ритуала.

Это был ОН. Тот, кого я ждала всю жизнь. Все прочие мужчины, встречавшиеся мне в период краткого пребывания в мире людей, оказались не более, чем второстепенными персонажами, схематичными фигурками, единственное предназначение которых – своим несовершенством подчеркнуть великолепие Главного Героя.

ОН вышел к людям, в своих ниспадающих удивительных бело-фиолетовых одеяниях (белое – символ духовной чистоты, фиолетовое – знак скорби по Распятому, ведь на дворе Великий Пост). Прекрасный и сияющий. Земное воплощение великого Архистратига. Никто и ничто в поднебесном мире не могло быть прекрасней этого человека.

Нет, его голову не венчали золотистые локоны, а волосы были темны и коротко острижены. Нет, черты его лица не отличались ангельской, почти что математически выверенной, гармонией. И блистающей серебром кольчуги на нём тоже не было… Но разве это имело значение?!!! Его округлая физиономия лучилась неизбывной добротой. Он сохранял серьёзное, даже торжественное, выражение лица, приличествующее обстановке, но уголки его губ, казалось, готовы были в любой момент вспорхнуть вверх, в самой светлой из улыбок. Его фигуру в просторных, собирающихся складками одеждах сложно было оценить, но по общему абрису он производил впечатление человека стройного, поджарого. И – самый трогательный штрих к его портрету: большие выразительные глаза, обрамлённые длинными пушистыми ресницами. Таким ресницам позавидовала бы любая великосветская кокетка.

В его зрачках отражались огоньки свечей. В них отражалась вся моя никчёмная жизнь до сего момента.

Моё сердце трепыхнулось и принялось скакать, как перепуганная белка в клетке. К щекам прилила кровь. К ушам, кажется, тоже… Зато от мозгов она отхлынула вовсе. Губы сами собой приоткрылись, как будто с открытым ртом я могла лучше впитать каждое произнесённое ИМ слово. Дыхание сделалось частым и быстрым, но воздуха всё равно не хватало. Мне не хватило бы сейчас всего воздуха в этом храме, в этом городе, чтобы надышаться, чтобы напиться неземным восторгом! Если такое блаженство испытывают праведники в Раю, то я – люблю Рай!…

Мои глаза вцепились в него, как голодная собака – в кость. Как младенец – в вожделенную погремушку. Я следила за малейшим его движением, малейшей переменой мимики. Я грелась в лучах его взоров.

Он был ещё так молод! Лет двадцать пять – двадцать шесть, не больше…

– Emitte lucem tuam et veritatem tuam: ipsa me deduxerunt in montem sanctum tuum et in tabernacula tua… – звучал его плавный голос, как будто негромкий, но прошивающий всё помещение до самых стен.

«Пошли свет твой и истину твою, да ведут они меня и приведут на святую гору твою и в обители твои, – беззвучно повторяла я за ним, абсолютно не задумываясь над смыслом произносимого. – Да ведут они меня и приведут в обители твои…»

– …Quare tristis es, anima mea, et quare conturbas me?…

«…Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешь меня?…»

Это были слова псалма, написанного царём-поэтом ещё две с половиной тысячи лет назад и включённого в стандартный текст, произносимый священником в ходе служения мессы, но сегодня они как будто звучали для меня лично.

Кто же он? Кто ОН – неземной, сияющий??? «Отец Виктор», – выкопала я в мозгу Марии, внезапно утратившем всякую бдительность в мой адрес.

Но почему я смотрю на него? Неужели я нарушила данное Марии слово и снова взяла под контроль все её движения? Нет, к счастью, я по-прежнему подключена лишь к воспринимающим каналам. Выходит, она сама пялилась на него во все глаза всё это время?

Впрочем, да. Священник ведь центральная фигура в ходе мессы. Было бы странно, если бы благочестивая прихожанка стала смотреть на кого-то другого. Например, на министрантов. При чём тут министранты?

Как славно, что на протяжении всей службы наши с Марией намерения дивным образом совпали. Она не сводила взгляда с моего Виктора (победителя! о, да!) и не мешала мне купаться в волнах восторга.

…В какой-то момент я обнаруживаю себя стоящей на коленях в проходе между скамьями. Двое или трое человек поблизости делают то же самое, остальных я не вижу. Виктор… смотрит прямо на меня! (Его имя – как музыка. Как дуновение свежего бриза в июльский полдень). Он медленно приближается ко мне, и протягивает в мою сторону руку, сжимая в пальцах какой-то небольшой предмет, и творит им крестное знамение в воздухе предо мной.

– Corpus Domini nostri Jesu Christi custodiant animam tuam in vitam eternam…

Мария послушно открывает рот, как больной ребёнок, готовящийся принять от доктора пилюлю. И получает в награду… кусочек чёрствой булки. Пара движений челюстями – и крошки направляются положенным им путём, в горло, внутрь тела.

…Резкая судорога перекручивает гортань. В глазах темнеет. Воздух! Нужен воздух!! Я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть!!! Бешеный кашель рвёт грудь. Из зажмуренных глаз брызжут слёзы. Я мешком валюсь на пол (каменный, жёсткий!), под ноги повскакавшей с мест публике. Кто-нибудь, дайте воздуха! Собственный лающий, хрипящий, свистящий кашель слышу словно со стороны. Давлюсь им, давлюсь вытекающей изо рта пеной, бьюсь во внезапном припадке, лицом об камень пола…

Вокруг суетятся человеческие существа, тормошат меня, переворачивают лицом вверх. Их всех вдруг затмевают приблизившиеся ко мне серые глаза, глаза цвета весенних сумерек – единственные, чей взгляд имеет значение. Ах, если бы видеть их так вечно!…

Меня кое-как переводят в сидячее положение. Чья-то мощная длань впечатывается в мою спину промеж лопаток. Предательская крошка вылетает из трахеи прочь, вон из тела.

Спазм прекращается так же резко, как и начался. Я судорожно хватаю ртом воздух.

– Мадмуазель де Мюссе, – Виктор сидит на корточках напротив, – что с Вами? Вы уже можете дышать?

– Да, – хриплю в ответ. – Да… я… поперхнулась… кажется…

Хм. Интересно. А чего это все вокруг таращатся на меня, как на прокажённую? И точно так же, как от прокажённой, опасливо расползаются прочь? Подальше? На самые краешки скамеек, на самые задние ряды? Вокруг меня теперь полно пустого места. Лишь отец с матерью остались рядом.

Впрочем, служба продолжается. Такое важное действо следует довести до конца.

– Отец Виктор!

Мария терпеливо дожидалась, пока закончатся все ритуальные отправления, пока все желающие обсудят со святым отцом свои животрепещущие вопросы и двинутся к выходу. Теперь её терпение было вознаграждено. Она стояла перед патером, зачем-то уставившись в пол, а поодаль жались друг к дружке встревоженные родители.

– Да, дочь моя. Вы хотите поговорить?

– Да… Да. Мне нужно исповедаться.

Это что ещё за новости? Она мне ничего не говорила о том, что собирается исповедаться! Коварная девчонка! Если святая вода ожгла меня (ну, и её тоже), словно кислота… Если крошка от святого причастия чуть меня не придушила… Интересно, чем обернётся для меня её исповедь? Впрочем, по-любому, я-то бессмертна. В отличие от неё, с её прекрасным физическим телом. И если она сейчас вдруг загнётся… Даже думать не хочется! Не видать мне ни премии, ни нового отпуска, вплоть до самого Страшного Суда. «Вот тогда и отдохнём!» – как любит шутить наш старый добрый Бахамут. «Баламут», как прозвали мы его за глаза.

С другой стороны… Исповедь – это откровенный разговор двух людей. Один на один, без свидетелей. И я сейчас буду говорить с НИМ! С НИМ!!!… Нет, не я. Мария. Тысяча чертей, я дала ей слово не вмешиваться в её действия. Значит, говорить будет она, а я – обречённо слушать, какую она понесёт ахинею про съеденный во время поста кусок колбасы. (Ой, что-то я много чего ела в последнее время…). Ну почему? Ну кто меня дёрнул за язык раздавать обещания? Недаром ведь их бренд-менеджер говорил: «Не клянись». Толковый специалист – знает, что делает. Недаром сейчас восседает одесную Самого Главного. Поговаривают, что они родственники…